Вчера исполнилось сто лет со дня смерти гениального литовского художника Чюрлёниса

[ИЗО-ДАЙДЖЕСТ]

Микалоюс Чюрлёнис, "Истина". Фото: РИА "Новости"

Недостроенный замок
Вчера исполнилось сто лет со дня смерти гениального литовского художника Чюрлёниса

Игорь Литвиненко ,"Российская газета" - Федеральный выпуск №5452 (76)
11.04.2011


Микалоюс Чюрлёнис в юности удивил современников. Сын музыканта, лучший студент Варшавского музыкального института (дипломная кантата вызвала всеобщее восхищение) - изменил призванию: отказался от предложения стать профессором консерватории. Никто не догадался тогда, что это был не разрыв с музыкой, а попытка построить новые отношения с ней.

Со времен его студенчества случайно осталась тетрадь. И вот что в этой тетради. Химические формулы. Опыты сравнительного изучения европейских языков. Древние письмена халдеев, ассирийцев, финикийцев и еще какой-то странный алфавит. Физические свойства твердых тел, жидкостей и газов. Выписки из геологических и географических справочников...

Тайна мира влекла его.

Музыка была ему нужна как воздух. Он дышал ею, погружался в нее, растворялся в ней. Она поднимала его к небу, откуда невозможно увидеть, но можно почувствовать гармонию жизни.

Но музыка - полет с закрытыми глазами. А Чюрлёнис хотел видеть! Рожденные звуками образы теснились в его воображении, требовали выхода в свет, в цвет.

И музыка тут не могла помочь.

Он написал картину "Музыка леса". Это был первый праздник художника. Солнечный луч пробился сквозь деревья. В зеленоватом полумраке стволы вздрогнули, прозвучал голубой аккорд.

Маленькая комната, окно, стол, краски, квадрат загрунтованного картона - больше ничего. Пальцы немеют от напряжения, в голове звучит медленная мелодия, солнце зашло, взошло...Чюрлёнис пишет музыку лета. Живая материя ливнем стекает с неба на землю и тут же прорастает в небо из земли. Можно лететь в знойном воздухе и концами крыльев задевать вертикально растущие струны.

Вот так он и жил в своем сотворенном мире. Сохранять его, подниматься над ним, летать над его полями, холмами, морями можно было лишь при условии прочной защиты от общего, реального мира людей и вещей. В начале пути, когда Чюрлёнис стоял перед выбором, неизбежность разрыва с этим миром тяготила его. "Сомневаюсь в своем призвании и таланте... Чужих людей не люблю и боюсь их, жить среди них не умею... Перестану мечтать, но запомню мечты своей юности...Буду как бы на руинах своего недостроенного замка".

Не только в дневнике, даже в письмах близкому человеку разговаривал сам с собой. Искал причину вожделенного беспокойства, тревожного теплого томления, возникающего в тот момент, когда струна вдохновения начинает звучать, и звучит, и звенит на последнем пределе. В тишину входит звук, из него светит цвет, плоский холст прорастает контуром огромного шара планеты в черном холоде космоса, и уже различима черта, за которую заглядывать опасно, преступно...

Все его творчество зыбкой дрожью удерживается на грани между реальными образами и гениальными озарениями. Можно подолгу вживаться в эти призрачные, несбыточные миры, испытывая странную смесь благодарности и тревоги, как бы от соучастия в осуществлении справедливого, но запретного замысла.

Чюрлёнис умер в тридцать пять лет. На вершине жертвенного холма он только начал строить свой замок. Но в трагической незавершенности здания - полный смысла законченный результат. Недостроенный этот замок прекрасен: в нем не остыло движение. Жизнь бесконечна, постижение ее тайн обречено на вечность, как судьба мотыльков, летящих на пламя свечи.

Может быть, в тот вечер, когда Чюрлёнис, больной и уже безумный, блуждал без цели в пустом холодном лесу, ему открывались великие истины?